Его почти никто не знал. Возможно я третий человек, кто знал его. Первой была его мать, затем его сын, а потом я. Слишком мало, несправедливо, ведь он старался, держал, как мог, все, что выпало на его долю. Но теперь я познакомлю вас, пусть даже поздно.  

Вот он. Лежит прямо предо мной. Мертвый. Кажется, что все уже кончено. Но так только здесь, на Земле, где скинут не нужный больше наряд. Это просто тело. Сейчас это ясно видно. Теперь оно сковано, управляющего нет. Рот приоткрыт, будто на выдохе совершился исход. Правая рука поднесена к сердцу и там оставлена, в последней попытке унять то, что означает смерть. Тщетно. Таинственно. Скорбно.  

Он умер один, как жил. Несмотря на всех людей, что вскользь, а иногда непосредственно, задели его существование. Он был женат, но развелся. У него был ребенок, и они хорошо ладили, но жили отдельно. Он всю жизнь проработал в конструкторском бюро и получил множество грамот и его открытки пестрели добрыми пожеланиями, но никто не пришел на его похороны. Кто-то скажет: «Человек рождается и умирает в одиночестве». А я спрошу: «Тогда зачем вся эта толчея посередине?»

Он родился давно, в начале пятидесятых годов двадцатого века. Он был крепок и силен, и это указывало на путь, который предстояло ему пройти. Неизвестно, кто был его родной отец. Мать вышла замуж повторно, когда ему было всего несколько лет. Вышла она замуж за героя Великой Отечественной Войны. Но тогда все вернувшиеся мужчины считались героями. И этот момент стал точкой для него, хоть отправной, хоть конечной. Женщины и дети — жертвы во все времена. Сможет ли когда-нибудь человечество осознать, как уродует само себя? Сможет ли человек, наконец, осознать и остановиться над беззащитным и слабым?  

    

Его отчим был поврежден войной и физически и морально. Хотя последнее повреждение могло и не быть военным, а лишь раскрыться, набраться на войне сил. Все же по разному переживают люди столкновение с невыносимой жестокостью, и не каждый становится ее продолжением. Сейчас для этого есть название – посттравматическое расстройство, но тогда об этом не говорили. Мальчики не плачут, а девочки терпят – ясная философия наших дедов и родителей. В ней жила вся страна, а может и весь мир, пока из телевизоров лилась отупляющая ядовитая сказка о прекрасном будущем. Но откуда возьмется здоровое будущее, если прошлое не залечено?

Он был ребенком, и у него была мать. Они жили скромно. Отчим пил. Отчим бил. Отчим издевался над матерью у него на глазах. Ему было невыносимо больно, но он не знал, что бывает иначе. Никто из посторонних не интересовался им или его мамой. Все было тихо, за закрытыми дверьми. Так принято среди сурового человечества. Без лишних слез. Все преисполнено терпением. Личный ад для маленького мальчика. А потом отчим посадил его за стол и налил ему водки, забавы ради. Горячий глоток притупил реальность и стал частью биохимии организма раз и навсегда. Так происходит у детей.

Когда отчим, наконец, умер, он уже ходил в школу. Затем перешел в институт. Все в пьяном состоянии, если не в моменте, то к вечеру точно. Часто выпивал на углу, у бочки разливного пива. Там находились добродушные мужики, которых забавлял ранний алкоголизм. Вся жизнь проходила мимо него. То, что есть почти у каждого, повседневные приятные пустяки, были украдены у него обстоятельствами. Раздвоенная реальность, где благополучные и неблагополучные люди стоят в отдалении друг от друга. От этого ему тоже было больно. Поймем ли мы когда-то, что нет отдельных людей, что человечество едино в своем существовании? Поймем ли мы, что чужая боль проходит невидимой волной сквозь каждого, подобно боли в теле, которая прокатывается по всему существу?

Он все понимал. Даже не осознавая этого. Он нес в себе, ощущал каждый миг; злобу, гнев, презрение и ненависть, все, что сложил в него отчим. Он не знал, что с этим делать. Он нес это внутри себя, будто стал для этого контейнером, забытой коробкой. А потом просто привык так жить. Его сны были привычными кошмарами. Чувство страха не пережитое в детстве, стало неотъемлемой частью его личности. Горячий глоток превратился в простую необходимость или моцион, как почистить зубы, как потянуться утром в кровати. Все это стало его жизнью, обыденностью, без борьбы.

Но борьба была. Борьба была настолько яростная и непримиримая, что окажись в ней, любой случайный прохожий, едва бы он протянул сутки. Это была его война. В ней он вырос, жил и умер, будто родился лишь для нее. Будто его прислали на землю воспринять ее, пронести и унести, без ущерба для тех, кто вечно стоит в стороне. Его война, будь она проиграна, развернулась бы кровавым одеялом. Потому что он был переполнен желанием мести, чувством вины и яростью. Но он не мог им поддаться и проиграть. Ведь это означало стать чем-то более жутким, чем был даже его отчим. Стать тем, что он ненавидел. И он держал этот последний рубеж внутри себя, как держат гранату без чеки – до конца. Неужели никто никогда не ощущал рядом с ним этой затаенной битвы? Или именно поэтому он был одинок?

У него не было друзей. Мужчины напоминали ему отчима. С женщинами он не мог быть нежным, поэтому быстро возникшая жена, так же быстро исчезла. Он обижал ее, хотя и ненавидел себя за это. Он любил ее до последнего своего дня, хотя она и презирала его, ничего не зная о его детстве. Он любил сына, только его любовь выражалась в видимом равнодушии и деньгах. Он никогда не повышал на него голос и не поднимал на него руки. Это всегда требовало внутренней битвы и еще несколько горячих глотков. Мужчины не плачут, мужчины не рассказывают о своих чувствах. Кто это придумал?

Он был крепок и силен, и весь вред наносил себе. Он не жил в общей реальности. В ней он только присутствовал, делал, что необходимо, а дальше совершал переход с помощью горячих глотков. Затем он садился перед телевизором, включал фильмы про дерзких мужчин и отпускал себя к ним, точно собаку спускал с поводка. Он ругался и дрался с телевизором, угрожал ему и бил его ножом. Он мстил ему, таким образом регулируя потребность в агрессии, пусть это и казалось кому-то диким. Он построил стену между собой и миром и там, спрятал себя, как опасный груз, который следует переправить на другой берег жизни. Он был всем, и морем и кораблем и грузом – от начала и до конца. Был ли у него шанс прожить другую жизнь? Есть ли вообще у нас хоть какие-то шансы на иное существование?

И все же, для тех, кто его знал, он был по-своему милым. Он любил долгие, пешие прогулки и любил мечтать о рыбалке. Он любил наблюдать природу, потому что она его утешала. Он был сентиментально привязан к вещам матери и дорожил собственной независимостью. Он не жаловался, не требовал внимания, всегда довольствовался тем, что имел. Он не бросил своего ребенка и заботился о нем, даже тогда, когда ему самому нужна была забота. У него было замечательное чувство юмора и большой запас снисходительности к чужим слабостям. Он был гордым мужчиной, сильной личностью и стойким воином, который прошел свой путь до конца и вынес свой крест на самую вершину горы. И теперь он лежит передо мной. Он закончил. Он мертв.

Позже мы узнаем, что причиной смерти стал сердечный приступ. Он чуть-чуть не дожил до семидесяти. Какой долгий путь. Какой сильный дух. Какое мужество. Для меня он навсегда останется примером стойкости. Я знаю, что такие души не исчезают бесследно, так что в добрый путь, отважный герой!

Наблюдая наш мир, сталкиваясь и перемешиваясь с чужими судьбами, мне хочется сказать немного слов для тех, кто все еще идет по своему пути. 

 

Да благословит вас Бог! Всех тех, кто несет в одиночестве свои кресты, невидимые, невыносимые, никем не поддерживаемые. Знайте, что ваш путь это путь героизма, путь отмеченный свыше. Вы – скромные титаны, святые мученики нашего времени. Вы пришли в эту жизнь ради баланса вселенной. Вы взяли на себя то, что никто кроме вас понести бы не смог. Ваш подвиг не невидим, за ним, затаив дыхание наблюдают звезды.    

И, однажды, за порогом этой жизни, вы оглянетесь и улыбнетесь, потому что вспомните себя. Вы вспомните, что всегда были больше, чем просто люди. Вы всегда были детьми света и любви.       

С любовью, Васса